Ненаписанные письма. Памяти Алексея Петровича Ищенко презентация

памяти Алексея Петровича Ищенко

….марта 1942 г.
Русские годы – невзгоды… Столько уже сказано о вас, столько выплакано, а кажется, что есть ещё какие-то слова и слёзы пролиты не до конца. Но вопреки этому и, не смотря на это, живёт человек на Земле с надеждой и верой в сердце из года в год, из века в век и ждёт порой неистово чего- то светлого и прекрасного в будущем, не понимая, что всё это эфемерно - призрачно и априори абстрактно, а есть у него только миг настоящего, который необходимо понять и принять. В действительности это задача бывает настолько трудно выполнимой, что возникает внутренний конфликт. И вдруг начинает хотеться какой-то глобальной общечеловеческой свободы...

…Вот и вспоминается вновь классика: «От чего люди не летают?.. Отчего лю-ди не летают так, как птицы? Мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет ле-теть». Да, только лететь не вниз, а над, и всё дальше и быстрее:

мимо этих полей, гор, лесов, городов, рек, бездорожий – дорог в край род-
ной…Саяны, Енисей.

Если и летать мне теперь, то только вперёд вот на этом самолёте и помнить крепко, что там позади любимая Манюня, сын Вовка, мать, а где-то здесь рядом на расстоянии марш-броска в окопах брат. Это для них и ради них мы здесь, а может…может и ради себя немного? Ну, хоть раз в жизни могу я так вот меркантильно - мещански подумать и о себе. А у кого спрашивать разрешения? Кто знает, что и как нужно? В одном лишь не сомневается сейчас никто: пока нет нам дорог назад.
Хотя я так не смогу, думаю, не сумею. Нужно быть здесь – долг.

Брат, давай поговорим пока затишье, слышишь, я зову тебя отсюда, из ангара, через всё это кровавое пространство? Может быть хоть ты услышишь? Что-то не спится мне сегодня, вот пришёл сюда, а здесь ветер гуляет в досках сарая, и металл самолёта скрипит, или это сердце тоскует?

Как вы далёкие и близкие родные?

Скольких я убил или не убил ещё, а может быть есть тот один, кто и меня… Твоя правда, брат, не дело так думать здесь.

Манюня, Манюня вот зачем теперь нужна твоя статистика. Как бы ты спросила меня сейчас? Сможем ли мы свести дебит с кредитом в этой войне?.. Надо надеяться.

Надеяться и молиться, говоришь, Колька?
Но я не умею, а ты сам давно ли научился и от кого?
…Жизнь заставила? Интересно! Тогда давай за нас двоих. Я не верю.

Не во что не верю после того, как батьку, красного партизана, в 37-м ни за что расстреляли, как меня
по доносу друга – сокурсника ото всюду выгнали с формулировкой «сын врага народа»,
как Петька,
наш старший брат, тогда в 35- м, замёрз в тайге, из-за сломавшейся машины; не верю, не верю, не верю,
брат, когда думаю, как мать страдала. Отказываюсь верить, что это справедливо и так надо было где-то в небесной канцелярии.

А теперь? Посмотри вокруг. Где же здесь Бог?

Колька, Коль, а помнишь, как мы справляли мою с Манюней свадьбу в доме её сестры Дуси? Пельмени ели, такие вкусные, пели ещё, ну и пили, конечно. Было славно. Красавица моя, я ведь её со школы люблю, нам и восемнадцати не было, когда Вовка родился, и в семнадцать мы уже поженились.

Помню, как она меня провожала сюда, на фронт, из Красноярска, где на бухгалтерских курсах училась. Мы с ней шли по набережной,
она села на цепь у пирса, вся съёжи-лась: холод, снег идёт, ветер у неё
из-под шапки локоны раздувает, а глаза – бирюза такие родные и несчастные сверкают на белом
фоне…

…Она мне, кажется, говорила про то, как тяжело прощаться, а я тогда её стихами запоминал:
Я видел девушку на цепях.
Ей ветер волосы раздувал,
А я украдкой в её глазах,
Всю нежность мира найти мечтал…

Эх, Колька, я и тебе желаю такой крепкой любви. Когда есть она, то у человека перед ней появляется обязанность – пережить все беды судьбы…

Знаешь, брат, иногда у пулемета в са-молёте многое передумаешь, переосмыс-лишь. Бывает хлынет прошлое через воспоминания кроваво-мутным потоком в день грядущий, а ты даже дамбы ни одной в голове не выстроил. Чувствуешь, что ко дну идёшь, впору выть, да только сил нет. Даже злобы не осталась. В по-следнее время я всё чаще сожалею, что не у штурвала свой долг выполняю…

…В эти моменты у меня перед гла-зами стоит то комсомольское собра-ние, Борькина бравада,- прощай Воен-ная школа авиационных техников. Ты же помнишь, батьку забрали и вас го-лых на улицу выгнали, когда я в Ир-кутске учился. Я даже не знал, при-
ехал в отпуск с «другом», а тот, услы-шав разговор в нашем с Манюней доме, промолчал, а, возвратившись, помчался с доносом. Ну, да чёрт с ним!

Правильно вот говорят: « Мечтайте осторожно». Знаешь, брат, я так хотел летать. Вот теперь летаю. Мечта-то сбылась! только так коряво, что лучше оставьте себе.

Светает уже. Сквозь дыры ангара заря пробивается, а я наш с любушкой дом вспоминаю. Мы, когда поженились, жили у Манюниной мамы: их семеро
в одной комнате барака, и мы во дворе ,в сарае ,сначала вдвоём, потом втро-ем. Проснёшься бывало утром в воскресенье и можешь минут пятнадцать просто лежать смотреть, как на стенах диковинно лучи преломляются.

И затаившись от счастья, слышишь, как мирно Вовка сопит под боком, и крепко прижавшаяся во сне та златокудрая моя, которая стала для меня теперь путеводной звездой, прокладывающей путь к победе…
Родные мои, далёкие и близкие, я так по вам скучаю…

… сентября 2011 г.
Мир твоему вечному дому, милый навеки двадцатисемилетний Лёшенька!

Ты, конечно, не узнал меня. Я Таня, твоя внучка, дедушка.
Хочу тебе, родной, за всё низко поклонить-ся: за то, что ты жил, любил, мечтал, ве-рил, как мог, за твоё мужество посреди кро-мешного страха, за то, что мы есть вопре-ки всему, за оставленные в наследство Ени-сей и Саяны, степи и тайгу, за будущее, за улыбку нового дня, за надежду. Спасибо!

… Извещение о том, что ты пропал без вести в июне 42-го, сначала пришло бабушкиной подруге в Красно-ярск, у которой она жила во время учёбы.
Так как ты призывался оттуда в декабре 41-го, и письма отправлял сначала именно туда, а нормаль-но вести документацию в то время было просто невозможно, то на фронте видимо решили, что это адрес твоей жены.

Манюня твоя к тому мо-менту уже возвратилась в Абакан. Придя с работы, она вскрыла второе изве-щение, жутко закричала, и когда все сбежались, уже лежала без памяти. Она мало рассказывала про то время, про тебя и про ту жизнь. Не знаю почему. Я почти ничего не знала. И то, о чём пишу здесь, услы-шала большей частью впервые из рассказов её сестёр и племянниц, ког-да бабушки уже не было в живых.

Прадедушку реабилитировали в 57 году. Что стало с прабабушкой, не знаю до сих пор.
Твой Вовка и мой папа, был таким же добрым, отзывчивым, работящим человеком, как и ты. Он погиб на севере в 37 лет, когда машина, в которой он ехал, застряла на железнодорожном переезде. Папа
сначала успел выскочить, но кинулся спасать пассажиров. Его цинковый гроб бригада несла до вокзала пешком, отдавая дань уважения начальнику участка. Мы ждали его целый месяц. Мне было тогда семь лет. Я многого не помню, но старшие вспоминали со страхом это время и затянувшееся ожидание похорон. Бабушка пережила эту беду так же смиренно и ещё глубже спрятала в себе все воспоминания.

Твой брат Колька вернулся с фронта, женился, у него было трое детей.
К сожалению, бабушка хоть и общалась с ним всю жизнь, но никого не впускала в прошлое, даже нас. Я не могу ничего больше тебе о нём рассказать. Я его совсем не помню.

У меня двое детей (старшая дочь уже твоя ровесница), Лёшенька. Слава Богу, они достойные твоей памяти люди.

Только через двадцать лет после смерти бабушки, внезапно скончавшейся после болезни в семьдесят лет,
я начала собирать по крупицам ваше общее прошлое, потерянное на далёких рубежах и разыскивать тебя. Прости, но пока всё безуспешно. Я даже не смогла узнать в каких войсках ты служил. В документах того времени много путаницы.

Где же ты теперь и где твой приют?
Иногда, думая о тебе, я вспоминаю современную прозу. «…Мы способны обрести свободу. И мы можем научиться летать!..
Разорвав путы, сковывающие вашу мысль, вы разорвёте и путы, сковывающие ваши тела…»

Что ж, милая «чайка» Лёшенька, я надеюсь, что ты всё - таки обрёл где-то «радость полёта». Но вспомни однажды и прости мир, из которого ты ушёл.
Пожалуйста, возвращайся домой в родную землю.

Мы тебя очень любим и всё ещё ждём с войны.